При Лидумсе никаких ссор быть не могло. Но у Лидумса было много дел, не мог он вечно охранять мир между хозяевами бункера и гостями. И всякий раз как Лидумс уходил на проверку постов, на разведку, Вилкс как будто съеживался, ощетинивался, каждую минуту ожидая, что вспыхнет какая-нибудь перепалка.
А началась эта «перепалка» совсем неожиданно.
Лидумс ушел с Бородачом проверять посты. Вернулся с дежурства Делиньш, лег на нары. Спустился, нарубив дров для кухни, Мазайс, еще с порога спросил:
— У кого есть кодеин, ребята? Совсем пропадаю от кашля! Дрова рубить еще можно, все равно треск стоит, а ночью на посту — ни-ни! Подумайте о себе, парни! Вам придется за меня стоять.
В голосе его была такая мольба, что парни невольно потянулись к своим рюкзакам. Кто предлагал соду, кто — кофеин, один отыскал даже пурген. Мазайс рассердился:
— У меня желудок железный, а слабительного тут сколько угодно! Выпей воды из болота или пожуй ольховую кору, вот и прослабит!
Он зашелся гулким кашлем. Толстый и всегда такой добродушный Кох тут сердито сказал:
— Тебя и на той стороне озера слышно!
— Молчи уж ты, «поварская шапочка», — пробурчал Мазайс, вытирая пот с лица. — И вы тоже хороши, братцы, — сердито обратился он к гостям, — ехали в лес, а даже аптечку не взяли!
— А они рассчитывали на готовенькое! — язвительно сказал Кох. — Тоже мне, искатели счастья! Сбежали за границу пропивать латышское золото, а когда послали отрабатывать пропитое, так сразу скисли! Ах, нелегальная жизнь трудна! Ах, чекисты ловят бедных подпольщиков! И сразу в кусты, к нам, к «лесным братьям!»
— Ну, это ты, Шумовка, напрасно говоришь! — примирительно сказал Мазайс. — Был я в этой Риге… Только о том и думал, как бы ноги унести…
— Ты-то унес! — насмешливо продолжал Кох. — А вот как чекисты подстерегут того вонючего Льва, что сбежал от наших дружков, да начнут искать этих его дружков по всем лесам Латвии, так и мы хлебнем горя…
— Какого еще Льва? — насторожился Мазайс.
— А они тебе не говорили? Один из них уже подался в Чека с повинной. Я сам слышал, как Будрис нашему командиру об этой козявке рассказывал. Они из-за этого и утекли из Риги. А то продолжали бы сидеть по ресторациям, кушать орли да оливье. А этот их Лаува на деле оказался жирной трусливой свиньей…
Все смотрели на Вилкса враждебно, и он понял — ссору надо гасить.
— Да, от нас один ушел! — Вилкс повысил голос. — Он решил легализоваться. Конечно, если бы мы знали, что он так поступит, — сами пристрелили бы его. Но он никого не выдал!
Настороженное молчание показывало, что следовало рассказывать до конца. И Вилкс принялся говорить о том, что старый Лаува всегда был трусоват, а тут встретил жену, жена потребовала его возвращения, он поддался…
Но Кох все не желал униматься. Теперь он обрушился на радиостанцию Вилкса.
— Не знаю, что скажет на допросе ваш дохлый Лев, но уж вашу радиостанцию «синие» засекут обязательно! — прокаркал он.
Эгле, помалкивавший во время этой перепалки, тут не выдержал, вступился:
— Не так-то просто запеленговать наш передатчик!
— А ты бы помолчал, карапузик, — перебил Кох. — Мы с твоим главным разговариваем. И вообще, кто знает, что вы за птицы? Сегодня здесь, а завтра там! Прихватят вас где-нибудь, вы тут же все и выложите! А может, и сами просто стукнете, где надо, что есть, мол, у озера Энгуре такой бункерок, где очень громко кашляет Мазайс, а один старый повар умеет предугадывать события…
— Ты с ума сошел! — закричал Эгле. Бедный парень чуть не плакал. Он вдруг вытащил из кармана расческу.
— А это вы видели? — с вызовом крикнул он Коху. — Смотрите, чем нас снаряжают! — Он легко разделил расческу на две части, и в руках у него оказалась гибкая тонкая пилка. Он лихо закончил: — С таким инструментом нам никакая тюрьма не страшна!
Он тыкал этой пилкой чуть не в лицо Коху, и тот невольно протянул руку, чтобы взять ее. А взяв, присвистнул, разглядывая тончайшую ножовку. Подошли и остальные партизаны, рассматривали, удивлялись. А Эгле совсем разошелся. Отвернул воротничок рубашки, показал плоскую вставку-ампулу.
Но на Коха не подействовала демонстрация шпионского «вооружения». Он пренебрежительно сунул пилку Эгле, похлопал по стволу автомата.
— Я предпочитаю сражаться, а не травиться, как крыса… Предложите ваше лекарство старине Мазайсу…
Мазайс выругался и сплюнул от отвращения.
Вилкс понял, что такие споры до добра не доведут. Надо как-то рассеять тяжелое недоразумение, это единственный путь к дружбе. Он вскочил на нары, закричал:
— Подождите, парни! Вы же ничего не знаете о том, как живут ваши соотечественники за границей! Позвольте мне сказать…
— Заткнись, крысомор! — заорал Кох.
— Мазайс, помоги же мне успокоить их, — взмолился Вилкс, обращаясь к человеку, который все-таки знал их больше. Ведь именно Мазайсу доверили их жизни, когда устраивали перевод в лес.
Мазайс хмуро одернул Коха:
— Погоди ты, кочерга, расстрелять их всегда успеешь, надо сначала выслушать. — Мазайс положил тяжелую руку на автомат Коха. Кох угрюмо усмехнулся:
— Ладно, проповедуй! Но помни, мы все хорошие христиане, однако врагов предпочитаем видеть покойниками! — и, кривляясь, затянул, как причетник в костеле: — Житие святого Вилкса слушайте! Амен!
— Амен! — подхватил кто-то из этих богохульников, ставших такими после многих лет своей дикой, почти звериной жизни.
Вилкс, терпеливо переждав это «пение», заговорил:
— Напрасно вы думаете, что мы там в золоте купались… Сначала тюремный режим лагерей для перемещенных, потом вербовка на работу, но куда? В Австралию, в Африку, где цивилизованный человек через полгода становится трупом, или на самые тяжелые работы в Европе… Вот ему, — он кивнул на Эгле, — еще повезло, он устроился шофером, а мне пришлось зарабатывать хлеб в шахтах. А там «за ударный труд» премий не дают, — он зябко повел плечами, — там для шахтеров дворцы не строят, квартир с ваннами, как в Эстонии на сланцевых рудниках, не предлагают…
— Э, да он за Советы! — издевательски, но и предостерегающе сказал Кох. — К чему ты приплел шахтерские квартиры? Почему об «ударниках» вспомнил?
Вилкс невольно вздрогнул. Он понял, почему вспомнил. Это шахтеры в Шотландии кричали им в лицо, что они фашисты! Это шахтеры в Шотландии не один раз устраивали побоища «перемещенным», считая их злейшими врагами русских, — а русских превозносили до небес. Это шахтеры в Шотландии и французы в Руре, и немцы в Дюссельдорфе, собираясь в своих кабачках, читали коммунистические газеты и показывали друг другу фотографии восстановленных и вновь построенных советских городов и шахтерских, заводских, фабричных поселков и рассуждали о том, когда же и у них настанет такое время, чтобы правительство подумало о рабочих? Вот где он нанюхался коммунистического духа, а совсем не здесь, в Риге, здесь он только злился, здесь он только ненавидел тех, кто перебрался из подвала в бывшую квартиру его отца в бельэтаже серого, с гранитным цоколем и мраморными кариатидами дома на улице Альберта.
Он с трудом подавил испуг, вдруг пробившийся в смятенной душе: как, он поддается пропаганде? — и заговорил быстро, сбивчиво, смутно:
— Что там говорить, мы только потом сообразили, что эти проклятые англичане нарочно выбивали из нас искры, чтобы мы поскорее пошли на приманку. А потом приехали офицеры, стали нас расспрашивать, пообещали жалованье, хорошее жилье, школьный режим, и мы, конечно, пошли. Но вы даже не знаете, парни, что такое эти англичане! Это же эгоисты! Они хотят снова прибрать всех и вся и опять чужими руками! Посудите сами, нас, латышей, перебрасывали сюда… немцы! Ни одного англичанина на борту того быстроходного катера, что перебрасывал нас, не было! И даже те ребята, что отправились в шведскую школу разведчиков, и те сначала были завербованы англичанами, чтобы работали на двух хозяев, а уж потом им разрешили ехать в Швецию… А вы думаете, в школе нас кормили бифштексами? Как бы не так! За все про все три фунта в неделю!
А гоняли, как немецкие ефрейторы! Двенадцать часов в день занятия! Являться из отлучки не позже полуночи! А уж что-нибудь насчет девочек или выпить — того и гляди, выставят из школы с волчьим паспортом, куда пойдешь? Нет, братцы, не желал бы я вам такой жизни!
Он замолчал, то ли выговорился, то ли дыхание перехватило, и как раз вовремя. По-видимому, его слова дошли до сердца. Все что-то погрустнели, присмирели, уже никто не глядел враждебно, а Эгле, кажется, совсем расстроился.
Но вот Кох откашлялся, сухо сказал:
— Парни вы как будто ничего, но со своей радиоаппаратурой в окрестностях лагеря лучше и не высовывайтесь.
Эгле опять заспорил:
— Мы в английской разведывательной школе специально выходили в эфир из района расположения радиопеленгационных установок, и ни разу наш передатчик не обнаруживали. Знаете, есть такая игра «Лиса и охотник?», «Лиса» — радист, дает сигналы, а «охотник» — радиопеленгатор, ищет «лису». Мы всегда выигрывали по очкам. Бывает, конечно, что кого-нибудь обнаружат, но процент такой низкий, что о нем и говорить нечего…
